Прижизненное издание известного русского журналиста и издателя Алексея Сергеевича Суворина (1834 — 1912). Книга полностью уничтожена цензурой. 

В 1865 году в России были приняты Временные правила о печати. Предварительная цензура отменялась, но карательные механизмы заработали с удвоенной силой. Повесть Суворина «Всякие: Очерки современной жизни» вызвала первый в истории отечественной публицистики открытый судебный процесс. Автор был осуждён, а книга – сожжена.

Нецензурная «вовсе не повесть, а просто заметки, отрывки из дневника, писанные в разное время, под разными впечатлениями, и на живую нитку связанные интригой, довольно неискусной», — говорил сам Суворин. Фельетоны под заглавием «Всякие. Нечто вроде повести» печатались в «Санкт-Петербургских ведомостях», где работал будущий известный издатель. Сочинения подписывались псевдонимом А. Бобровский. До принятия Временных правил они публиковались по мере написания: с июля по сентябрь 1865 года свет увидели 16 глав. После утверждения нового закона фельетонные сочинения Суворина то и дело вызывали недовольство, и газета «…уже 20-го сентября получила первое предостережение за статью самую безобидную, но задевавшую одного из второстепенных чиновников». Суворин признавался, что пошлые речи помещиков записаны им чуть ли не дословно. Имена одних героев — подлинные, других — изменены. Так, Чернышевский, скрывающийся под фамилией Самарского, не мог быть не узнан цензором. Смелые мысли «о земствах, о необходимости центрального объединительного земского собрания и о земском соборе», содержащиеся в фельетонах, могли стоить Коршу, редактору «Ведомостей», его газеты. Когда дальнейшая публикация «Всяких» стала невозможной, Суворин решает дописать их и издать отдельной книгой.

Подготовка «Всяких» завершилась к марту 1866 года. «Книжка представлена была в цензуру в начале Страстной недели. Но через день была возвращена обратно в типографию, так как переплётчик пропустил один лист. Пока исправлялся этот недочёт, настали «неприсутственные дни»… В исправленном виде книжка послана была только в понедельник, на Фоминой, утром, а к вечеру весь Петербург был глубоко потрясен известием о покушении на жизнь императора Александра II».

Начались проверки и обыски, публицисты подвергались арестам. Суворин решает повременить с выпуском книги. Чтобы отозвать её из цензуры, он пишет министру внутренних дел П. А. Валуеву. Но письмо осталось без ответа, а книга была арестована.

«Чуть не накануне суда я ехал в Царское Село вместе с прокурором, который должен был обвинять меня. Мы были хорошо знакомы, и разговор шёл о моей книжке, и такой разговор, что я мог вынести из него самое благоприятное для себя впечатление. Но когда на скамье подсудимых я услышал грозную речь и требование заключить меня в тюрьму на три месяца, меня бросило в жар». Благодаря хлопотам адвоката К. К. Арсеньева приговор был смягчён: Суворин получил трёхнедельное заключение на гауптвахте.

С произведением же обошлись куда строже: «Всякие» были сожжены. Причём Главное управление настаивало на уничтожении даже корректурных и дефектных листов, чтобы пресечь возможность любого распространения.

В повести Суворин иронично обращался к цензору: «Я был откровенен, я не лукавил и, надеюсь, не дал работы твоему, о страж по делам печати, красному или синему карандашу…» Но карандаш потрудился на славу: уцелевший экземпляр, выкупленный Сувориным у букиниста, пестрел цензурными отметками. Лишь в 1909 году, после отмены цензуры, автор решится переиздать повесть вновь.

Первое издание 1866 года является величайшей библиографической редкостью и никогда не встречалось в открытой продаже.